�鶹��

Лето 1993 года я провела две недели в Токио с детьми из Чернобыля. Тогда в Японии, как и других странах активно организовывали разные проекты для детей, пострадавших в аварии на ЧАЭС. Приглашали детей в японские дома отдыха, устраивали веселые праздники, чтобы утешать детей, уставших от стресса, им также делали разные анализы в поликлиниках. Такие проекты продолжаются и сейчас. Некоммерческая организация на Хоккайдо "Какэхаси (Мост)", например, приглашает детей из Белоруссии, которые болеют из-за воздействия радиации, каждое лето на месяц с 1992 года до сих пор.

Тогда, в 1993 году, эта организация пригласила примерно десять больных детей из южного района Белоруссии. Среди организаторов были исследователь русской истории и его жена, которая изучала русский театр. Они сообщили мне и другим студенткам об этом проекте. Большинство же организаторов было местные домохозяйки, у которых были маленькие дети. Они принимали у себя белорусских детей и занимались ими вместе со своими детьми.

Белорусские дети сначала очень стеснялись и нервничали. Им было лет от пяти до восьми лет, и, естественно, им было грустно жить без родителей в незнакомой стране. К тому же они не знали японский язык, а их "японские семьи" не знали русский. Но, даже не понимая язык, белорусские дети сразу подружились с японскими детьми. Они вместе бодро бегали в парках, играли в салочки, ходили в бассейн. Мы с другими студентками, знающими русский язык, помогали им, но когда дети играли, наша помощь была практически не нужна.

Все белорусские дети были очень милые, и нам было приятно жить с ними. Однажды, им предложили выбрать что-нибудь в магазине канцелярских товаров. Там продавались и маленькие игрушки, и дети выбирали что-то красивое или увлекательное. А самая маленькая девочка выбрала бутылочку простого клея. Оказалось, что девочка приняла ее за духи. Она рассказала мне, что хотела подарить духи своей маме, так как мама ее очень любит. Может быть, девочка вспомнила, как мама радовалась, когда муж дарил ей духи. Нам было трогательно, что девочка хотела сделать покупку не для себя, а для своей мамы.

Днем дети выглядели здоровыми и счастливыми, но они очень страдали по ночам. Они не могли спокойно спать до утра, страдая от тошноты, страшного головокружения, болей в животе. Дети часто ходили в туалет и мы слышали, как им было плохо. Девочка, которая хотела купить духи для мамы, также страдала по ночам и перед сном боялась приходящих болей. Как-то она попросила меня полежать с ней, спеть ей песню и рассказать сказку. Я с грустью вспоминаю их и беспокоюсь, о том, как они сейчас.

А сейчас я беспокоюсь и о судьбах наших японских детей. Никто не знает, как и когда кончатся проблемы на АЭС "Фукусима-1". Никому не ясно, что случится с нашими детьми в будущем. Государство только повторяет, что "такой воздух, такая вода, такие овощи не сразу окажут влияние на здоровье". А кто обрадуется, если дети заболеют раком не сейчас, а через пять лет? К тому же, 4 апреля оператор "Фукусима-1" слил в море радиоактивную воду. Как единственная страна, в которой люди страдали и еще страдают из-за радиации атомных бомб, Япония могла бы относиться к проблеме радиации внимательнее и более ответственно.

Человек забывает трагедии и не всегда учится у истории. Авария на Чернобыльской АЭС, две атомные бомбы и другие многочисленные трагедии учили нас об опасности радиации, но мы опять повторили такую же ошибку на АЭС "Фукусима-1".

Прошли 25 лет после аварии Чернобыльской АЭС. Мы должны помнить чернобыльскую аварию и думать о влиянии катастрофы, которая еще мучает людей, так как это не прошлое, а возможное будущее мира.

В Японии в этом месяце организуют выставки, лекции по теме аварии на Чернобыльской АЭС и концерты, посвященные пострадавшим. А в Москве в "Мультимедиа-Арт-Музее" откроется на днях выставка чернобыльских фотографий Сергея Шестакова "Поездка в будущее. Остановка № 1". У меня недавно была возможность подробно изучить материалы выставки, и они меня очень заинтересовали. Это выставка чернобыльских фотографий, которые Шестаков снимал в 2010 году в 30-километровой зоне отчуждения.

Среди многочисленных чернобыльских фотографий разных авторов творчество Шестакова отличается своей эмоциональностью. В его фотографиях как будто можно услышать голоса бывших жителей: веселый смех детей, чтение вслух преподавателя, крики спортсменов. Там раздаются повседневные звуки – мать готовит ужин, сосед открывает дверь, дует весенний ветер... В самом городе стоит полная тишина, а взгляд и творческое переживание Шестакова придают его фотографиям жизненные звуки и отблески воспоминаний об ушедших.

Идея названия серии родилась, когда в одном из детских садов Припяти он увидел на полке книжку Зои Воскресенской "Поездка в будущее". Это название точно выражает сущность серии: фотографии пейзажей бывшего города отражают прошлое, настоящее и будущее. В чернобыльских фотографиях Шестакова проницательный зритель может увидеть сегодняшнюю ситуацию на АЭС "Фукусима-1" и возможную судьбу человечества в будущем. К названию книги Шестаков добавил слова "Остановка № 1", потому что, по его словам, "Чернобыль - это не конечная станция": в этом году "Фукусима" стала трагической остановкой № 2.

Мы пока не знаем, какая будет следующая остановка № 3. Мы сами должны точно выбрать наш будущий путь, учась у истории Чернобыля и Фукусимы, чтобы поездка в будущее могла стать светлой для детей. И чтобы все дети могли спокойно и сладко спать до утра…

• Добавить ссылку на запись в:
• |
• |
• |
• |
• |
• - Что это такое?

Однажды, лет 15-20 назад, некий ярославец поехал в Москву на электричке за продуктами. Это были голодные годы начала ельцинских реформ и в Ярославле даже самые элементарные продукты были в страшном дефиците. Но поездка не увенчалась успехом. Не желая вернуться с пустыми руками, он решился на отчаянную попытку. Где-то в районе Ярославского вокзала он зашел в продуктовый магазин. Полки были пусты, но наш герой не обескуражился.

"Можно позвать сюда Лену, ну, знаете, маленькую Лену, которая занимается поставками?" - спросил он продавщиц. Вышедшую вскоре после этого девушку он заключил в объятия и сразу стал засыпать поцелуями. "Ну, как ты, дорогая? Есть у тебя те 500 грамм колбасы, которые ты отложила в сторону для меня?" Та, будучи не знакомой с ним, понятное дело, была несколько ошеломлена, но послушно пошла-таки за колбасой и отдала ему полкило. Когда потом его спрашивали, как он умудрился придумать столь хитрый план, он ответил: "Это очень просто. В любом женском коллективе, численность которого составляет больше пяти человек, обязательно найдется как минимум одна Лена".

Я услышал этот рассказ, когда был в Ярославле на практике, и гипотеза эта мне показалась вполне правдоподобной. Несмотря на то, что в том маленьком языковом центре, где я учился, преподавателей было всего пятеро, две из них были Лены. Но одними Ленами дело не ограничивается. Когда, четыре года спустя, я поехал работать в Москву, в том небольшом коллективе, где, кстати, я был единственным иностранцем, Александров было целых пятеро. Был еще и компьютерщик и начальник другой компании, размещавшейся в том же здании, которые, заходя в гости, увеличивали это число до семи. Когда я, все еще работающий в английском офисе той же компании, узнал и передал русскоговорящему начальнику новость о том, что у нас появился новый сотрудник по имени Саша, тот тяжело вздохнул и сказал: "Неужели они ничего более оригинального придумать не могли?!"

Однообразие порождает парадоксальное многообразие. Один рыбинский приятель, которого звали на работе Саней, чтобы отличать его от многочисленных других Александров, превращался в Сашу у себя дома, а в Шуру в компании общего друга, который познакомил меня с ним. Но не все имена имеют столько разных ласкательно-уменьшительных форм. Вообще, в Москве порой возникало ощущение, что, если крикнуть "Лена!", "Оля!" или "Саша!" на любой улице города, то сразу оглянутся почти все представители соответствующего пола в пределах слышимости.

Не думайте, однако, что я высмеиваю или осуждаю эти имена. Все они сами по себе хорошие в умеренных количествах и имеют славное происхождение. Я скажу больше – самые распространенные русские имена еще и обладают отличной международной узнаваемостью, благодаря большому количеству прославившихся  тезок, и никогда не выйдут из моды. Владимир – он везде Владимир, будь он Лениным, Путиным, Маяковским или Набоковым. То есть, они обладают тем качеством, которое Сталин якобы считал необходимым для мелодии гимна СССР, сказав одному их композиторов, сочинявших ее, что Государственный гимн должен быть как вездеход, он должен быть способным ходить по любой местности, преодолевать любые границы. Кстати, в виду этого обстоятельства, нечего русскому человеку англизировать свое имя. Евгений, выдающий себя за Eugene, кажется просто смехотворным. Неужели он стыдится своей национальности?

Но, как бы то ни было, у меня давно сложилось впечатление, что, по сравнению с прошедшими столетиями Россия сильно обеднела в плане разнообразия имен. Даже Иван – имя, раньше представлявшееся иностранцам как типично русское, теперь встречается довольно редко. (Замечу в скобках, что оно поредело в той же степени, как и за последние годы его когда-то вездесущий английский аналог Джон). А чего стоят дореволюционные, чисто православные имена, якобы присваивавшиеся детям в честь святого, чей праздник совпадал с днем рождения! Где теперь эти Афанасии, Кузьмы или (мое самое любимое имя – так звали отца одного из великих русских художников Серебряного века) Эльпидифоры? Вроде некоторые из них начинают вновь пользоваться определенной популярностью, но, я подозреваю, только в искушенных столичных кругах.

Относительно большая многонациональность Российской империи обогащала это разнообразие имен. Даже мое собственное имя периодически встречалось в дореволюционной России у обрусевших поляков, на чьей родине оно почему-то пользовалось большой популярностью. Мне и не сосчитать количество раз, когда оно (уж не говорить о фамилии!) коверкалось при диктовке по телефону. А вот про потомка польских дворян, выходца Ошмянского уезда Виленской губернии Феликса ЭДМУНДовича Дзержинского услышали все.

При всей их чудаковатости, имена, появившиеся в разгар раннего пост-революционного периода вроде Лунио, Даздрапермы и Нинели, проявляют несомненную изобретательность.  Примечательно, что наступление второй эпохи всеобщих потрясений на рубеже 80-х и 90-х годов ничем аналогичным не сопровождалось. Припоминаю только, как в журнале "Большой город" были опубликованы записи разговоров в кафе "Пушкин", где упоминался "один пацан, [которого] записали Ебном - Ебн Владиславович или как-то там… аббревиатура от Ельцина Бориса Николаевича".

Про предпочтения (эстетические и другие) завсегдатаев этого заведения я, конечно, умолчу. И я прекрасно понимаю, что, выбирая предельно диковинного имени для ребенка, родители обрекают его на бесконечное передразнивание. Уж страшно консервативны дети, и они любят высмеивать все то, что не вписывается в их ограниченные представления о том, что является нормой.  Хорошо, кстати, что русский человек не настолько падок на причудливые имена, насколько мои соотечественники. К примеру, обнародование подробностей семейной жизни 42-го президента США привело к появлению целого поколения маленьких Челси. И даже самые скандальные русские знаменитости, насколько я знаю, никогда не называли своих чад в честь того места, где они были зачаты, как это сделали супружеская чета Бекхэм. Но все-таки, будьте смелее. Ограничиваясь одними и теми же именами, делая хоть и беспроигрышный, но ужасно скучный выбор, вы увековечиваете советский конформизм в его наихудшей ипостаси. Дореволюционное культурное наследие либо гибнет на глазах, либо утрачивает безвозвратно. Я думаю, что наследие дореволюционных имен до сих пор подлежит воскрешению и может помочь восстановить преемственность с прошлым.

• Добавить ссылку на запись в:
• |
• |
• |
• |
• |
• - Что это такое?

Я нахожусь в России уже почти полтора года. Но из-за строгих порядков Российской федеральной миграционной службы и рода моей деятельности мне все время выдают только трехмесячные визы. Это означает, что каждые три месяца мне приходится возвращаться в Великобританию на период от двух до четырех недель.

Помимо урона, который я наношу окружающей среде своими перелетами, и того абсурдного количества бежевых виз, что накопились у меня в паспорте, из-за этих бесконечных перемещений я никак не могу по-настоящему обосноваться хотя бы в одной из этих двух стран. Только я начинаю чувствовать себя "своим" после трех месяцев в России или трех-четырех недели в Британии, как снова нужно ехать в аэропорт.

Слова "до свидания" частично теряют смысл. Как в той сказке про мальчика, который кричал "Волк", мои друзья, как в России, так и в Британии, относятся к прощаниям со мной с долей скептицизма.

Я недавно вернулся из Лондона, где провел месяц. Всегда, когда я приезжаю в Россию из Британии, процесс акклиматизации проходит по знакомому сценарию.

Первым делом, спустя буквально несколько часов после прилета, тебя накрывает волна теплых чувств: приятно вернуться туда, где все знакомо. Причем, как ни странно, этот прилив эмоций навевают вещи, которые, при других обстоятельствах, вызывали бы только раздражение.

Водитель такси, везущего тебя из аэропорта в город, жует семечки. Он обычно неопределенного возраста (от 35 до 60 лет), на голове у него кепка, он скорее всего слегка под градусом, а в его речи в изобилии представлены слова-паразиты. 

Из метро выходят люди без определенного выражения лица. Тротуары покрыты морем льда, которое замечаешь только тогда, когда ноги разъезжаются, руки взмываются ввысь, а сердце подступает к горлу.

Вдобавок к этому всему, если ты хоть немного говоришь по-русски, тебя ждет приятный сюрприз. Ты, оказывается, можешь общаться с людьми.

Обычно не пользуясь своими познаниями русского языка, ты забываешь, насколько ограничены твой словарный запас, грамматика и пунктуация. Поэтому обмен самыми простыми репликами в ситуациях, вроде покупки билета в метро или указаний, как пройти из пункта А в пункт Б, вызывает у тебя легкую форму эйфории.

В твоем мозгу зарождается тайное подозрение, что, на самом деле, ты недооценивал свои лингвистические способности, и в реальности твой русский язык, по меньшей мере, идеален.

Но период медового месяца – из моего опыта – долго не длится. Вещи, которые по своей сути должны вызывать раздражение, в конце концов, его вызывают.

Ты очень быстро начинаешь осознавать, насколько ограничен твой русский язык. Обычно это происходит во время разговора с собеседником, речь которого почти полностью проходит мимо тебя. Или, когда ты понимаешь что-нибудь неправильно, и становится очень стыдно. Или при знакомстве с русским человеком, чей английский на самом деле безупречен.

Момент расставания с розовыми очками обычно сопровождается еще более глубоким крушением иллюзий. Ты просто не понимаешь, как мог так заблуждаться на свой счет и быть насколько уверенным, что запросто можешь погрузиться в другую среду и вести себя как ни в чем не бывало.

В какой-то момент ты осознаешь, насколько увесистый культурный багаж накапливает человек только за счет того, что живет в той или иной стране. Ты понимаешь, что всегда будешь заезжим англичанином и не уйдешь далеко от разговоров в стиле - "ах, вот, значит, как это делается у вас в России… В Англии мы делаем это по-другому".

Последние пару раз осознание этого обрушивалось на меня через музыку.

Спустя несколько дней по прилете из Лондона я сидел с парой русских друзей  в московском баре, в котором кто-то (по всей видимости, студент расположенной за углом Консерватории) играл на пианино и пел. Свободных столиков в баре не было, и все посетители слушали музыку с особым вниманием.

Подсматривая слова на экране рядом стоящего ноутбука, музыкант прошелся по российской классике последних 30-40 лет. Было очевидно, что у большинства посетителей бара музыка вызвала воспоминания и ностальгические ассоциации. 

Не смогли себя сдержать и мои друзья. Тут же начались разговоры о музыке и фильмах советских времен. Почти каждое имя, которое называли мои собеседники, ни о чем мне не говорило, и они были изумлены моим невежеством.

"Что?! Ты никогда не слышал БГ?!"

• Добавить ссылку на запись в:
• |
• |
• |
• |
• |
• - Что это такое?